Вечер. В квартире у Максимовых ссорятся. Муж с красным лицом и вздувшейся на лбу бичевой вен осыпает жену оскорблениями. Суть его бессвязных, скачущих с пятое на десятое упреков сводится к тому, что жена не так готовит, не то говорит в гостях, не стирает рубашек, тратит слишком много и ведет себя в постели как бревно.
— Я ненавижу тебя! Ненавижу! Мерзкая уродина! — шипит муж. — Я знаю, ты тоже меня ненавидишь! Ночью я проснулся и видел, как ты смотришь на меня. Ну сознайся же, гадина, сознайся!
Жена терпит и ничего не отвечает. Губы у нее плотно сжаты. Упреки мужа несправедливы, и она об этом знает. Она стирает и убирает как горничная, в гостях умница, а в постели Клеопатры. Даже изощреннее. Зарабатывает мало? Ничуть. Вдвое больше. Вдобавок она умна и красива, а муж глуп и уродлив, с лысиной в форме замшелого сердечка. В чем же дело? Неужели любовь?
Но о какой любви может идти речь, когда каждый день в течение их почти уже семилетнего брака муж кричит на жену, устраивает истерики, швыряет посуду на пол и ведет себя хуже базарной бабы. Ни одна любовь такое не выдержит.
— Ты гадина! Трижды дура, и я дурак, что женился на тебе! Признайся, ты мне изменяешь, стерва!
Это, конечно, тоже ложь. Жена верна ему как собачка, но он пнул ее в больное место.
— Это неправда, — тихо говорит она.
— Правда, правда! Ты извращенка, тряпка, дрянь, хамка... — муж бросает скверные слова с частотой армейского пулемета, изредка поднимая голову, чтобы взглянуть на жену.
Жена кипит, жена бурлит, жена плавится…
— Неправда!
— Правда! Гадина! Проститутка, проститутка...
Внезапно жена не выдерживает. Самому большому терпению рано или поздно наступает конец. Даже могучий дуб рухнет, если пилить его день ото дня ржавым лобзиком. На лице у жены появляется выражение нескрываемой ненависти. Она выпрямляется во весь свой немалый рост, берет со стола вилку и завязывает ее узлом. Потом, схватив мужа стальной рукой за горло, резко подсаживается под него и японским приемом с упором ноги в живот, перебрасывает его через себя. Муж отлетает в угол.
— Сил моих больше нет, — говорит Максимова глухим, неузнаваемым басом. — Семь долгих лет терплю, сил моих больше нет! Что за мучение такое? Не женщина я, а американский разведчик! Понял, идиотина? Мужик я!
Она срывает парик, отстегивает сложную систему накладок, подкладок и корсетов, и прежде скрываемое становится явным... Даже слишком.
Бывшая жена, а теперь рассекреченный разведчик пристально смотрит на лицо бывшего мужа, ожидая увидеть на нем омерзение. О, как она желает этого омерзения! Но ничего подобного. На лице Максимова-мужа, все еще искаженного гримасой боли, расцветает счастливая улыбка. В руке появляется вдруг черный тусклый пистолет.
— Семь долгих лет я ждал этого часа! Мы давно подозревали вас, Чендлер, но у нас не было доказательств! Вы арестованы за шпионскую деятельность на территории России.
|
