На набережной Мойки тусклый свет
Кружат снежинки в освещённом круге,
Жизнь замирает в сонном Петербурге,
И только Лизавете жизни нет.
Сжимая томик Пушкина в руке,
Возвышенным его проникшись слогом,
Она полна безмолвным монологом
Прислушиваясь к звукам вдалеке:
- Уж полночь близится, а Германа всё нет… (с)
Со мной ужель познал он мало счастья?
Ужель кухарка подлая Настасья
Его опять склонила на минет?
Ах, нет, не может быть! Ах, всё не так!
Но мой покой им всё равно нарушен…
А может быть… на дружественный ужин
С приятелями он забрёл в кабак?
- Поручик, где Вас носит в этот час,
Мой распорядок грубо половиня?
Ужели ведьма – старая графиня
Картишками опять смутила Вас?
Ах, Герман, не могу никак понять…
Сменить меня (!) на карты и попойку?
Чу! Полночь бьёт… ( Ага-а-а… припёрся! ****ь... )
- Ложись, коз-зёл!
- А ты куда?
- На Мойку!
Когда лобок подернул первый пух И спелостью слегка набухли сиськи, Возвышенно-таинственная Лизхен С maman и кучером приперлись в Петербурх
Не вечно же томиться у окна Свои рейтузы гладью расшивая? - На что я уродилась Кошевая? - с тяжелым чуйством думала она
А в Петербурхе - опчиство, балет!... Не то что тут - одни горшки с геранью ...И вот поручик заскорузлой дланью Уже девице лезет под корсет
И Лизхен прижила высоких чуйств С извочиком, ростовщиком, майором? И родила...Нет-нет, не под забором А воротившись тот же год в Бобруйск .......................... Когда поэт, вернувшись с эмпирей, Цитатит Байрона и ненавидит дворни Я понимаю - это, сцуко, корни! Которые извозчик и еврей
по благословению митрополита Хохмодромского Дейтерия
-Поручик! Вы ж снимите хоть бы шпоры! Дожуйте же, в конце концов, овёс. Я ваша вся, какие разговоры! Но, чу, там сани - мужа чёрт принёс! Я закричу ему, что лезут воры. Ну, прыгайте, этажность не вопрос! Вы в Петербурге -десять сажен* Гост!
Гуляет муж, а Лизавете – хоть прокисни! Смешалось в кучу у неё добро и зло, Между поэзией стиха и прозой жизни По меньшей мере двести лет как пролегло.