В угаре...- Смешные истории- Болтолян- ХОХМОДРОМ

(НОВАЯ РЕДАКЦИЯ)

                               Без Октября не обошлось

Деревенские петухи, какуреканьем сеьбя особо не утруждали. Зачем горланить, когда поклевать в любое время и хоть по самый гребешок.
Этому поколению время, когда на забор они лезли ещё засветло и рвали до хрипоты пупы, было не знакомо.
                А ведь раньше хоть горло порви, первой на крыльцо всегда появлаоась кошка. Тогда болтали много и в основном о перестройке. В деревне, кроме клуба, и прилагающемуся к нему из двух досок туалета, перестраивать - только столб. Вся деревня единогласно решила остановиться на последнем и перестройка в ней началась и закончилась именно на нём.. Теперь столб, сияя свежею краскою, величаво извещал о названии деревни.
                     Деревня называлась «Кукайкино. Название же колхоза к яйцам никакого отношение не имело, но эпохе соответствовало. Вот только с годом не совпадало и всегда запаздывало. Сколько юбилеев не справляли, а колхозному названию – «Десять лет Октября» возраст не увеличивали.
                     Расцвет перестройки не наступил, но местную красавицу по имени Марфа он не миновал. Марфа красотой и своими достопримечательностями, с ума сводила на расстоянии.
                     В колхоз зачастили партийные районные кураторы, но влияли на наезды не сельскохозяйственные показатели. Начальство приезжало оросить слюной не только поля. Слух о красоте, растревожив районную партийную ячейку, добрался и до области. Куратором колхоза заделался самый главный и уже областной партиец.
                     Первый же приезд ознаменовался принятием Марфы в партию, и она связала с ней жизнь и по интересам политическим.
                     Облюбовав Марфу, партийный ухажёр, бросив семью, решил обжениться. Кроме семьи, такой поворот не устраивал и партию. Кроме жениховских ворот, поворот она ему указала и от себя. Сердце неудавшегося жениха не выдержало, и с летальным исходом улетучился и роман.
                     Прощание с партийными щедротами подушку подмочить не успело. Свадебное платье Марфа использовала с директором школы - Львом Леонидовичем. Кроме женских красот, у него обнаружилась любовь к натуральному хозяйству.
От организованных на столе разносолов Лёвочка превращался во всепожирающего льва. Вскоре бывший плюгавик стал больше смахивать на опухшего колобка.
                   Беспокойства по поводу женщин, уплыли по этой причине в прошлое. Сексуальный инстинкт к нему возвращался через клизмы, но в виде животной страсти. Колобок, с весом от бегемота, по настырности походил на кролика. В такой день праздника у Марфы не ощущалось, и на эротическую близость с мужем у неё возникла пожизненная мигрень.
                   После свершения мужнего долга, к Лёве возвращался усиленный аппетит. С его приходом причина, по которой вокруг женщин топчутся мужики, опять забывалась, а мужики особенно топтались вокруг его жены.
                     Не стыкуясь с мужем, Марфовская сексуальная привычка в его отсутствии хворала озабоченностью. Каждый проведённый без мужика день, считался ею бесполезно прожитым и из памяти вычёркивался.

                                                    * * *
                  Завершившаяся перестройка, перестроили и колхоз и его название. Вместо колхоза вырос кооператив под названием – «Десять лет без Октября».
                Организатором оказался Никифор Петрович. В прошлом знатный тракторист, по женским слабостям он оказался специалистом намного знатнее. Нащупав эту слабость и в дочке председателя, Никифор охмурил её и её брюхо.
                Свадебное путешествие было коротким, и заменилось   дорогой в родильным дом. Супружеская жизнь завершилась, от роддома не отходя.
                  Всё семейство со стороны жены упорхнуло в центральные места, а колхозное имущество, перекочевав по нулевой стоимости в кооперативную кубышку, превратилось в астрономические алименты.

                                 Никифор даёт добро

                  Ещё до перестройки исконные картофельные земли, по настоянию главного партийного кукурузника, целеустремлённо засаживались кукурузой. Со сменой партийной линии поменялась сельскохозяйственная программа, но поля урожайностью по-прежнему не отличались.
                Вместо кукурузы их начали засеивать чем угодно, но картофелем не тревожили, Урожаи от лысины великого кукурузника отличались только цветом.
                Никифор справедливость восстановил, и первый же картофельный урожай был кучерявее голландского. От избытка Никифор закармливал картофелем курей, затем к рациону подключились и страусы. Вместе со страусами с Африки перекочевали и их привычки. Люди больше любят сам процесс,
                   Страусиный приплод по численности население обогнало, но приплод доходов кооператива своё первенство не уступал.
                     Вскоре по тракторным колдобинам начал перекатываться «шестисотый».
                  Купленный с «Мерседесом» дизельный джип, попробовав тракторную солярку, дотянул только до правления. Теперь около правления памятников было уже два. Штампованный Ленин, непоколебимо указывал народу светлый путь. В той стороне стоял светлый, но ещё и сверкающий серебром Джип. Превратившейся в памятник машине, дорога уже не светила, потому боковыми зеркалами пути она указывала другие.

                                                   * * *
                Страусиная благодать активизировала с Никифором и женский контингент. «Шестисотый» нашпигованный бывшими доярками, магнитил в кооператив новые и новые кадры. Обрастающий грудями штат действовал на Никифора как реклама «Виагры».
                Машины Марфу не впечатляли, но вылезающие из всех шестисот окон «Мерседеса» бабы, щекотали нервы всерьёз.
                  Раздающиеся под эстрадную музыку частушки и вылетающая из окон банановая и прочая иноземная кожура, резали Марфу по живому. Самодовольная Никифоровская морда светилась лозунгом - «Все бабы за мной». И Никифору и его сексуальной теме, Марфой был подписан безапелляционный приговор. На Марфу данный вердикт конечно не распространялся.
                  На следующий день банановая кожура стала вылетать только из одного окна.
                  Вскоре Марфа стала называться секретарем-референтом, но должность в кооперативе выговаривала только она. Никифор упрощённо называл её сек-ретом. О секрете их отношений в деревне догадывались даже коровы.
                   В Марфовские критические дни в окнах появлялось второе женское бухгалтерское лицо под именем Клава. Обострённая дискомфортностью неудобных женских дней, Марфовская пятерня выковыривала Клавку в такие дни постоянно.

                                                   * * *
                  Сегодня Марфу работа обещала не тревожить. Петрович накануне наклюкался до состояния селёдки, но его мордельник с рыбой не контактировался, а по внешним признакам был более похож на прошлогодний маринованный помидор.
                  В деревенский Никифоровский банк капнули страусиные денежки. Проблемный вопрос - на что потратить, мозговые извилины в этот день тревожил напрасно. Всё о чём Никифор знал - имел.
                  Даже ручеёк был запрудирован в мрамор. Мраморную судьбу ручейка решил купленный по пъяне оказавшийся водным мотоцикл.
                   Раньше на ручейке движение было двурядным только для головастиков. Прочая водоплавающая живность курсировала по водному пути в одну сторону. После покупки мотоцикла ручеёк запрудили, и меж его мраморных берегов можно было разместить и танкер.
                  Ручеёк назывался Говнянкой и с названием не расходился. Облюбовавшие его повыше села коровы свои испражнения сплавляли по нему исправно. Вместе с круглосуточно проплывавшими по ручью «айсбергами», проплывали соответствующие названию ароматы.
                  По древности коровьи привычки соперничали с легендой. От любимого отхожего места коров отваживали ещё в далёком прошлом. Застрадав запором и перестав жевать даже с рук, коровы забастовали голодовкой.
                   Коров отпустили с миром, но мир оборотился бесконечной бомбардировкой. Не сумев сквозь коровью запруду пробиться, ручеёк превратился в пруд. До того безымянный, он получил заслуженное название. Коровьи привычки с тех пор переросли в инстинкт.
                   На водном мотоцикле в день получки курсировала вся деревня. По этому случаю Никифор выставлял вместе с бочкой бензина бочку водки.
                   Этот день для всей крылатой живности превращался в день страшного суда. Птичий базар с Аляски, против птичьего гама на пруду отдыхал. Собаки в этот день не то, что тявкать, даже скулить боялись. Забившись с прилипшими к животу хвостами за будки, они вспоминали своё снегоходовское зимнее родео.
                   Между зарплатами исхудавшая живность дрейфуя с техникой дожидалась неминуемой очередной птичьей корриды.
                   Сам Никифор предпочитал корриду со страусами. Птички улепётывая от квадроцикла, неслись прямо на ходу. Усыпанное после гонок яйцами поле походило на альбиносовую бахчу.
                   Объёвшись гусятинкой и по другим отходным причинам, следующий понедельник стал неофициальным, но полноправным выходным днём. Единственное отличие от выходного – это введение в этот день сухого закона.
                      Вся деревня охая, упивалась только рассолом. Это день был счастливейший только для собак. Трудясь над птичьими косточками они от счастья не косились даже на кошек.
                                                * * *
                   Никифор с похмельем страдал как от инквизиции, но для себя выходного дня не объявлял. Приёмная работала и в случае пожара или страусиного запора зайти можно было безпроблемно.
                   Марфа Марафетом себя уже не тревожила, но её потревожил телефон. Чудо аппарат мог передавать картинки, чем после приобретения и занимался.
                     С его помощью, Никифор обменивался   кроссвордами, но больше аппарат трудился передачей на расстоянии интимных картинок.
                   Соседи на корриде присутствовали и дышать сегодня, скорее всего тоже не могли. Заработавший факс поэтому ни чего хорошего не предвещал.
                   Марфа отодрав от насиженного места мягкую часть, вошла к шефу.
                   «Тебе пакет» - не утруждаясь именем, вильнула она бедром в сторону Никифора.
                   Её походка могла растревожить даже покойника, но Никифор чувствовал себя похуже.
                   Еле вздохнув, он начал закручивать махру. «Мальборо» он курил только на официальных встречах, но в пачке были замусолены и сигареты забитые махрой. За это курильные сотоварищи прозвали Петровича - Коноплянычем.
                  «Ник это не простая факса, а приглашение в Австралию на страусиный семинар. Ты меня туда ещё на первой свиданке обещал свозить» - с надеждой вымолвила она, задыхаясь от махры.
                     Никифор в солнечную Австралию всегда готов, но недержание при посадке его выхлопного отверстия, в дальние страны ему пути заказывала.
                     Что он только не делал. И сидел весь полёт в сортире. и не ел перед полётом, но как посадка - живот раздувало как автокамеру и Никифор дул как из рукава, причём хорькам на зависть.
                     Репортаж о выпрыгивающих без трапа пассажирах очутился на первой полосе центральной прессы. Хотя о великом пуке прессой не разглашалось, селяне встречали Никифора многозначительными аплодисментами.
                      В Москву тогда Никифор летал за джипом. Из безразмерных валенок доллары сыпались исправно и ему втюрили вдобавок к джипу и «Мерседес». Менеджер страдал глазным нервным тиком, и на вопрос «не деревенский ли это экземпляр», подмигивая ответил: «Не деревенский, но самый навороченный». Предательский менеджерский глаз предал только Никифора, и на сдачу он упаковал и «шестисотый».
                      Интервью для газеты, его главным полушарием сфотографировалось на века. Никифор дал себе обет, что на самолёте - только по воде. Репортёры после интервью катались на новых машинах, за то причина выпрыгивания пассажиров из самолёта - прессой умалчивалась.
                      В Австралию, минуя самолёт, путь заказан – потому Марфа хоронила мечты в переднем вырезе платья. Любуясь, неприступными по размеру бастионами Никифор мысленно с Марфой нежился под пальмами.
                      Заветная мечта о совместном загорании осенила шефа неглупой, но дорогой мыслью.
                     «А может всей деревней чартером?» - вопрошающе заикнулся он.
                      Теперь Марфу встревожила Клавка: «Хоть с соседней деревней, только без местных шлюх! Иначе у тебя с моей помощью между ног так вспухнет, что даже страусиные яйца от зависти потрескаются».
                      В кабинете красовалась мечта деревенского детства. Газированный трёх копеечный автомат, заряженный квасом сироп имел тоже. Впритирку разместился и каприз Марфы - аппарат по выкидышу банок с Колой.
                      Марфа пнув свою любимицу, добавила и шефскому агрегату. На денежные пособия автоматы не реагировали, но от пинков, работали как часы. Выпрыгнувшая банка охладила Антиклавкино настроение и она протянула стаканчик газированного кваса Никифору.
                     Заграничный, синий сироп не желая мешаться с квасом, слизывался Никифором в последнюю очередь. Последняя капля одарила шефа видением - он лежал на пляже и девы восхищаясь его шейховским халатом танцевали только для него. Когда Никифор нацепил мексиканское самбреро, танцы перевоплотились в откровенный стриптиз.
                   Никифор почёсывая голову, вытянул верхнюю губу. Это говорило о том, что приступ сексуальной активности уже порог переступил.
Вернувшись с небес, он решил возвратиться туда уже с Марфой. Марфа не отказала и в надежде на поездку, отдалась от души и как никогда лихо.
                      Разомлев от старательного женского тела, Никифор полёт всей деревней утвердил. Озадачив Марфу командировочными хлопотами, он поклялся Клавку в Австралию не брать. Вытянувшуюся предательскую губу Марфа от радости не приметила.

                                     Яйца - всему голова

                      Приглашение на семинар, оказался попутно и выставкой страусиного хозяйства. Никифор, птицу везти не решился, но главного страусятника решил яйцами озадачить.
                     Страусиная ферма расположилась в старом клубе. Когда на клуб повесили вывеску – «Цех крупного яйца», архитектурное сооружение названию стало соответствовать полностью.
                      Никифор застал Матвеича в обнимку со страусихой. Морда с сухим законом у него явно не контактировала. Рядом расположилась открытая полупустая фляга с квасом.
                      «Жозефина, на гонках кладку не дала, и сейчас с набитым брюхом артачится. Вот я её квасом и отхаживаю» - еле прокурлыкал он.
                      Страусиха вместо предложенного Никифором угощения, ущипнула за палец. Матвеича она ласково потрепала за ухо, за что дополучила кваску.
                      Выцедив стакан, птичка уложила голову Матвею на коленки. Умилённо прикрывая один глаз, вторым она косилась на Никифора.
                      «Чё это квас на брагу по пузырям смахивает» - шевеля ноздрями насторожился Никифор.
                      «Фельдшерица рекоменднула пивных дрожжей для сносей, а ентих не было простых набулькал» - соврал в сторону Матвеич, стараясь не дышать на начальство.
                        «Если через неделю, крупных яиц для выставки не выдашь – свои сдашь».
                        Матвеич оттирая шефа от фляги, побожился: «Сам задницу рвать буду, но такие яйца представлю – в «Мерсовский» загашник не влезут».
                        «Семь штук чтоб полновесных! Иначе, пока не вспухнут, твоими будем в лапту играть» - не забыв лягнуть флягу, пообещал Никифор.
                      Несчастие с флягой отразилось на страусихе. Едва прикрылась дверь - птичка кинулись на спасательные работы. Осушая землю, она делилась и с сображником. На пару рыгнув, они так же на пару влюблёно улеглись.
                         Матвеич спрятал от мух голову под крыло, а Жозефина, свою упаковала во внутреннем кармане бушлата. Переживая за общее дело, они счастливо захрапели.
                      К концу рабочего дня, Матвеич проснулся и перед носом узрел огромное яйцо. Благодарно чмокнув птицу, он загнул один палец.
                                              По – коням

                      Вставший перед Никифором вопрос - взять в Австралию Клавку или не взять, на ответ – быть ему с яйцами или не быть – не влияло.
                      Как не решай – внутриштанное наследство всё равно отстригут. Если не взять Клавку, то она гарантировала провести ампутацию под корень, и на наркоз ещё клялась не тратиться.
                         У Марфы женские дни заботили своею непредсказуемостью. Клавкин организм работал как часы, и нетерпельный вопрос решил в её пользу.
                         Ответственность за доставку запасного Клавкиного тела Никифор возложил на конкурента. Расходы по доставке тела добавив и своё, конкурент возложил конечно на Никифора.
                      Марфа будучи в Москве, в списках приглашенных, вместе со своей заметила и Клавкину фамилию.
                      «Только в пузо тебе хрен, а не Австралия» - решила она чухнув неладное. Вычеркнув Клавку из списков, для верности дописала её паспортные данные. В визовой заявке Клавдия теперь фигурировала как Клавдияреллия Сидоровашвилли – «Твой паровозный гудок дальше Сибири не полетит. Будешь им сибирских комаров откармливать».
                      Колхозный самолёт зачартерила…. но в Таиланд, а на сэкономленные деньги «завтракальный» отель переключила на «всё включенный», надеясь, что за неделю он не обанкротиться.
                      Наконец долгожданный день наступил. «Завтра – по коням» - известил Никифор. – «Сегодня в семь собрание и проводы».
                      Его короткая речь колхозников порадовала дважды.
                     «Надеюсь, без спиртного и коней обойдётся» - сомневаясь в первом, добавила Марфа.

                         По – полтинничку и по яйцам

                      Собрание проводилось возле нового клуба. Стоящие рядом белокаменные памятники посвящены были исключительно страусам. Поверх ограждения приятно глазу расположились в ряд аналогичные страусиные яйца.
                      Кроме напутствий каждому были выданы и зелёные командировочные.
                      Речь Никифора: «Не посрамите, за что и по полтинничку» - отозвалось звоном посуды ёмкостью не соответствующей.
                      Полтинничек уже давно превратился в посошок, но Матвей был всё ещё не весел.
                      Тара была предусмотрена для семи яиц, а загнутых на его руке пальцев - только пять.
                      Трижды повторив посошок, Матвей удалился на ферму и начал толкать речь: «Наипоследнийший раз предупреждаю, ишо пара яиц не будет, хрен вам, а ни квас. Будете из луж пиявок выциживать, а я на каждом кругаля деревни буду до яйцеиспускания кататься».
                      От устрашающей речи у половины страусов поехала крыша. Половина стаи привычно зарылась головой, а другая, думая, что научилась летать, набирала по кругу ход, готовилась к взлёту.
                     Матвей, словно перед космическим стартом, начал отсчитывать обратный счёт. Как раз на нуле он и отключился.
                                              * * *
                      Почему с собой больше одного бутыля не брать, и что такое «всё включено» - в колхозных мозгах не стыковалось.
                      Когда Марфа объяснила, что «всё включено» это когда и ешь, сколько хочешь и по спиртной линии бесконечно, народ не выдержал: «Сожрать больше живота - никак не получиться, а насчёт выпивки - это капиталисты уж втрое загнули».
                      «Чё это за коммунизма такая, которую мы не могли построить, а они в два счёта втюрили» - недоверчиво повторял кузнец Акифий. В округе он слыл бездонной бочкой, но после бочки вырубался обязательно.
                      «С собой только по бутылю, в самолёт – жратвы не припасать – накормят. Завтра аккурат в восемь - выезд» - поставил Никифор точку и для достоверности грохнул кулаком об стол. Для всех это означало - по посошку и до хаты.

                                                 * * *
                   Матвей очухался перед самым рассветом. Последствия вчерашнего застолья хлюпали у него в штанах раздавленными яйцами. В противоположенной задней стороне,   ощущались посягательства на его мужскую невинность.
                      Сквозь внушительную дыру выдавалось опухшее и красное как коммунистический флаг заднее место. В защипанной до дыр заднице, неимоверное жжение цвету соответствовало.
                        Рядом лежали запыхавшиеся от посягательств на штанину страусы. Спасая свои, до чужих яиц они добирались видимо с только с тылу.
                      Яйца всмятку - Никифору не подходили. Матвею пришлось потенциальных несушек определять гинекологическим методом, и он дополучил с ноги уже и спереди. С выпученными лягушачьими глазами, безмолвно глотая воздух, он заскакал к обезболивающему.
                      Среди мерцающих перевёрнутых стаканов, одиноко возлежал надкусанный огурец. Занюхав стаканы до сухости, Матвеич наткнулся на тару для яиц. Там устрашающе пустовали два отверстия.
                     Непередаваемые в штанах ощущения, кривило лицо тоскливым выражением. Проглотив огурец, Матвей улыбнулся. Вскоре улыбка перешла в приступ радости. Впервые он изрёк незнакомое ему до этого слово: «Эврика!».
                     Вскоре в ящиках добавились белокаменные яйца. В заборе ничего не добавилось, зато появилось - два незаконных просвета общую заборную картину – не портили.

                         Таможня «добро» дала, но не всё

                      Утром все собрались возле автобусов. Еле двигаясь, но с гордым выражением лица, подтягивался и Матвей. Впереди штанов у него выделялась невообразимая возвышенность.
                      «Самогонный аппарат решил мимо таможни пронести? – радостно спросил Акифий.
                      «Нет только картошку. Я не танцор – мне картошка не мешает».
                        «Дело хорошее» - подумал Акифий и побежал за самогонным аппаратом.
                        Никифор пересчитывал автобусы, пока не известили, что один загнулся ещё в автопарке.
                        Затолкнув в говновоз джип и нашпиговав по самые лампочки «шестисотый», автоколонна тронулась в Шереметьево. В тайне от Никифора, раскупоривались «неприкосновенные» запасы.
                        Тайна раскрылась на двадцатой версте. Вся кавалькада затянула любимую песню: «Вот умру я умру…». Вскоре к песне присоединился и «шестисотый».
                        Матвею не пелось. Оберегая «картофельный» мешок, он всю дорогу стоял. Земляки старались с ним чокаться как раз в переднее место. На предложение - присесть, он по киношному отнекивался: «Спасыбо, я пастаю».
                        Так началось первое деревенское путешествие. Сопровождающие милицейские машины своими мигалками создавали праздничное настроение. В ментовской столовой праздник тоже ощущался. К распространяющемуся из столовой, запаху жареной страусятинки, добавились вскоре и более крепкие молекулы.
                        На сотой версте народные песни поменялись на частушки. От немудрёного текста, уши вяли даже у неискушённых водил. У встречающихся по пути собак уши прижимались так же, как к животам хвосты.
                        Подъезжающая к Москве процессия обросла автопоклонниками, и походила на триумфальное шествие фольклорных коллективов всей страны. Попутные и встречные машины воодушевлённо подхватывали в основном только фольклор. Когда к песням добавились танцы, машины запрыгали поноровистее лягух.
                         Подъехав к аэропорту, не лицензионный хор вдруг одновременно замолк. Через минуту вместо пения из транспорта возник великий, конкурирующий с гулом самолётов, храп. До взлёта в «Австралийский» Таиланд оставалось ровно два часа …

                                                    * * *
                      Лицо Матвеича было увенчано счастливой улыбкой. Посетившее его сновидение с его сокровенными мечтами не расходилось. От счастья, не ощущая прислонившуюся к больному месту голову Аграфены, испуская слюну, он окроплял её кудряшки. Кудряшки от обильного слюноотделения сверкали как Кремлёвский пол.
                         Матвею снилась завершающая часть Австралийской выставки, где награды, по всем яичным номинациям, его не миновали. Первые места по белизне и твёрдости скорлупы, были зарезервированы за отзаборными изваяниями. Договор обмена их на яхту и крокодиловый яичный помёт для Матвея подписался положительно.
                      Денежную премию, уже с компаньоном – Никифором, он договорился потратить на переустройство пруда в Венецианские разливы, где гордостью, кроме международного порта, был и личный Матвеевский причал.
                         В голову вселилась головокружительная мысль о совместной страусо-крокодиловой ферме. Страусов он собирался кормить крокодилятинкой, а крокодилов страусятинкой, от чего он пускал уже фонтанирующую слюну.
                        «Это же бесконечнасть какая, это же мясной вечный двигатель» - впендюривались в его голову умопомрачительные идеи.
                        «Всю вселенскую галактику закормлю котлетами от Матвея. Будем лопать не картошку с мясом, а наоборот» - летел он к Нобелевским высотам вместе с крышей.
                         Аграфена старательно, как к пуховой подушке прижималась к его штанам и трясла по-собачьи головой. Ей снился тропический ливень, где в окружении пальм, вместо шезлонгов стояли драпированные пуховыми подушками бабушкины сундуки.
                        Сладкие Австралийские грёзы пьянили обоих одновременно. Когда выпрыгнувшая во сне из воды акула, обдала брызгами Аграфену - Матвеич повесил на неё соответствующую слюну.
                        Аграфена тряхнув головой ещё и вытерлась штанами. От боли в сновидении к поздравлениям присоединились и преждевременные роды. Из лопнувшей в штанах сногсшибательной выпуклости, выпрыгнул страусёнок.
                        Новый приз в виде небоскрёба Австралийский кавалер так и не получил. Сон прервался как раз на думе, что за это обломится. Превратившись в кошмарную явь, обломился только сон. По случаю завершения деятельности обезболивающего, бывший кавалер завыл как противопожарная сигнализация.
                      Подъехавшие на звук пожарные машины, к всеобщему пробуждению опоздали. Автоколонна разевала пасть уже шире бегемота.
                      Автобусная шоферня глаз не открывала. Контуженные концертом, они всё ещё сопели. Счастливая улыбка Дауна единичность контузии не подтверждала.
                      Из лимузина высунулась пасть бегемота главного. Его потянувшиеся в небо руки послужили сигналом к выгрузке. До вылета оставался ровно час.
                                                   * * *
                         Авиакомпании грозил порожний рейс. Получив целиковую предоплату, она увеличивая прибыль подсадила на борт тайцев. Обогащая свой художественный промысел, тайцы увозили с родины русских матрёшек. Выпирающие из мешков беременные неваляшки, не уступали по размеру яйцам динозавров.
                      Авиа-агенту не давала покоя недополученная сверхприбыль. Отказываясь от лишних для желудков боекомплектов, он перемножал маржу. Дума о сокращении также и штата стюардесс, прервалась ворвавшейся в аэровокзал толпой. Вместе с толпой в аэровокзал ворвались и после-самогонные молекулы.
                        От потерянного барыша сердце агента чуть не треснуло. Возгласы толпы про Австралию трещину остановили.
                         Предводительница орды, с осанкой Жанны Де Арк, повела ораву к стойке. Её речь: «В Австралию, через Таиланд» оставив авиа-агента в живых, его мечту о новом «Зарубежце» от похорон не спасла.
                        Марфа выложив документы, заикнулась о зелёном коридоре. Её улыбке, не каждый сексуальный пенсионер мог устоять. Таможенник тоже не устоял и, в отличие от зеленого коридора, выключился.
                        Выпученные изумленные глаза таможенников не украшали. Зарегистрированный кооператив тащился по зелёному коридору явно с не ручной кладью.
                        Семеро колхозников осторожно проносили яйца. Двое согнувшись от тяжести, стонали ещё и от объявившихся в спине хондроза.
От Матвеевской в штанах выпуклости, зеленая дорога превратилась в милицейский кордон.
«Это он картошку за морем хочет посадить» - заволновался Акифий за сырьё.
Нашу таможню не только на мякине, и на картошке не проведешь.
«До такого размера даже и деревенская картошка не дорастает» - потребовали они осмотр.
Предъявив «контрабанду», Матвей, упавших в обморок таможенников, миновал.
Таможенников перенести Акифий помог, но вместе с ними пронёс и самогонный аппарат.
                   Объяснения по поводу обнаруженных у всех марлевых свёртков, таможню не устраивали.
                   «Это кусочек родной земли» - не врали колхозники, доставая из каждого свёртка навоз.
                     «Без неё на чужбине любой колхозник загнётся» - улыбнулась догадливая Марфа, но улыбка в этот раз ей не помогла.
                      Не доверяя обонянию, таможня каждый кулёк пробовала и на вкус. И только раскурив из содержимого трубку мира, таможня, согласившись с Марфой, успокоилась.
                         Кроме навоза колхозникам оставили только по одной четверти. Задекларировав обнаруженный у Марфы противогаз, обанкроченный по выпивону коллектив погрузили в самолёт.
                      Зелёный коридор, от конфискованных четвертей со стороны смотрелся действительно зелёным. На конфискованной по крепости и объёму жидкости можно было смело лететь даже за океан.
                        Таможенники на экспертизу, кроме четвертей, нежнейшим образом тащили и конфискованное каменное яйцо.
                        При экспертизе первой четверти, как не старалась таможня, яйцом закусить не удалось. Вторую четверть, тем же яйцом просто занюхивали.

                                       Какой там трап

Марфа с Никифором расположились в первом классе и широкие кресла Боинга, Марфу тискать Никифору не помогали. Рядом пристегнули Матвея, но по причине болезни - лёжа и на боку.
                         В салоне включились мониторы и стюардессы, устроившись по бокам салона, начали жестикулировать.
                         Колхозники решили, что это сурдоперевод и стали в самолёте выискивать глухонемых. Когда жестикуляция перешла в самый разгар, и стюардессы замахали в сторону выходов руками, мнение разделилось. Половина посчитала их семафорные движения спортивной гимнастикой, остальные - концертом, в виде пантомимы, и все восторженно захлопали.
                      Следующие движения, с резиновыми, не надутыми медицинскими, но без дна суднами, завершились почему -то одеванием на голову. Когда медицинские судна самопроизвольно надулись и на них включились лампочки, уверовало зрителей, что это всё-таки фокусы. Единогласное решение, что это однозначно цирк, подкрепилось бурными аплодисментами. Стюардессы почему-то на бис не вышли…
                                                    * * *
                        Матвею увидел у Тайцев здоровенные округлые мешки, и он заподозрил в них чемпионскую, страусиную кладку. Зациклившись на яйцах, на красоту Тайки, уставившуюся на его штаны, внимания он не обратил. Сорок пятый размер её туфелек, остался им так же не замеченным.
                     Другие тайцы глядели на мешки с страусиными яйцами. Думая, что это новый упущенный вид матрёшек, они тоже нервничали. Нервное переглядывание прервал звук взревевших моторов.
                   В гул движков встряли посторонние звуки булькающей жидкости. Стюардессы тоскливо глядели на неимоверного размера четверти.
                   Со страху перед взлётом, содержимое высасывалось прямо из горла, но с настырностью младенца. Вместо закуски - рыгнув, все дружно упёрлись в иллюминаторы.
                  Вентиляционная система на «привет из глубины души» отреагировала скрипом. Тайцы тоже отреагировали и закосили глазами в несвойственную им с рождения другую сторону. Миленькая Тайка, озабоченно вытянув в направлении Матвея голову, засветила у себя и выдающийся по размерам кадык.
                  «В здоровом теле здоровый дух» - шевеля ноздрями озвучил Никифор дошедшую с заднего салона воздушную волну и опорожнил фужер. Марфа глубоко вздохнула. От её кофточки отпрыгнула верхняя пуговичка. К дополнительно освобождённой груди, кроме взгляда Никифора притягивались казалось и занавески.
                  Провожая одним глазом описываемую круги пуговицу, и косясь другим на туалетную дверь, Никифор вместо закуси потянул верхней губой.
                  Зачесавшаяся у него голова встревожила Марфу сортирными приключениями.
                   «Я тебе не Клавка, в туалете только прокладки могу менять» - пыталась она остудить Никифора.
                   Напоминание о Клавке подействовало наоборот, и Никифор своё орудие готовил уже к войне.
                   Матвей тоже страдал, но озабочен был проблемой другой. Не дотянувшись до «лекарства» и застонав, их военные действия заменил холодной войной.

                                              * * *
                   Самолёт наклонно набирал высоту, и лекарственное средство в лежащего вниз головой Матвея, переселяться не хотело.
                     Закон Архимеда работал и на высоте и в подтверждении этого Матвей начал испускать дух. Никифор постукивая по донышку пузыря, лепетал о сообщающихся сосудах, но желудок находился выше рта и Матвей забился уже в конвульсиях.
                   Стюардесса принесла реанимационный шланг и подвешенный над Матвеем пузырь со шлангом, заработал.
Причмокивая и пожевывая приделанную к шлангу пустышку, Матвей вскоре захрапел.
                   Подвешенная четверть, показывая работоспособность конструкции, засверкала пузырями. Каждая пройденная показанная на мониторах миля, строго соответствовала количеству выделенных в четверти воздушных пузырьков. Никифор, поглядывая на увеличивающееся в пузыре воздушное пространство, сомнительно изрёк: «Максимум до Индии дотянет».
                     Акифий поглаживал самогонный аппарат, но тот пока продукцию не выдавал. Его запасы улетучились ещё в автобусе, и он кадрил стюардессу на литровый «Абсолют».
                      Бортпроводница отнекивалась: «Вы уже четыре выпили» - и ни к месту обнадёживающе улыбнулась.
                      «Всего только четыре?»- трагически вымолвил Акифий, и обещая скоропостижно загнуться прямо в облаках, потребовал ещё пять.
                      Вскоре в виде предложенного завтрака, наконец, обзавелись и закуской. Единогласно повторив, коллектив дружно закусил. Выковыряв из салата ломтик огурца, весь паёк попрятался до следующей оказии.
                      Матвеевская бутыль перестала пускать пузырьки как раз на половине. Зажёванная резиновая пустышка замерла на неопределённый срок, и только подёргивающееся ухо выдавало в его теле признаки жизни.

                                                   * * *
                   Впечатлённого самогонкой страусиного призёра, донимал очередной сон. Матвей в этот раз попал с Жозефиной в книгу рекордов Гиннеса. Птичка опустошив ядрёного кваса более своего веса, влюблено занюхивала хозяйским ухом, от чего наяву оно и дёргалось.
                      Следующее триумфальное шествие победителей страусиноборств докатилось и до олимпийских игр. От олимпийских побед по скачкам на страусах у Матвеича ныло между ног. Он стоял на высшей точке пьедестала увенчанный по пояс лавровыми венками. Сгорбившись от золотых медалей, Матвеи во всеуслышание объявил о помолвке с страусихой.
                      Жозефина, обделённая относительно лошади ногами, гарцевала, не уступая арабскому скакуну. Увенчанная белоснежной фатой, она игриво подмигивая, обещала подарить супружнику наследника.
                      Матвей торчал от Жозечки как страусиный хвост и клялся высиживать только с ней, и только её яйца. Птичка откликнулась ново-снесённым яичком и игриво щипнула его за сокровенное место. Матвей взвизгнул голосом недорезанного поросёнка, и перекосившись от избытка ответной любви снова заработал пустышкой. Появившиеся в бутылке пузырьки отобразились умиротворённой улыбкой.
                      Матвей не подозревая, что в рекордной книге смог бы увековечиться и наяву, заснул. Одновременно спать, улыбаться, храпеть и продуктивно чавкать пустышкой, под силу чемпиону только книги Гинесса. Да и его яйца наяву, пусть только по размеру, но страусиным не уступали.

                                                 * * *
                      Салон первого класса благоухал спиртными ароматами. Марфа, боясь сексуального возмездия, заказывала всё подряд, а Никифор употреблял всё, что воняло градусами. «Самбука» по запаху была ближе к лекарствам, и потому он ею заинтересовался основательнее.
                        Приравняв её к валерьянке, в стакан он её капал строго по счету. Марфа помогала считать вслух, но повторяла каждое число по десять раз. Никифор приставать не отказывался, потому доза была увеличена в - трое.
                        Обеспокоенные матрёшками тайцы, дегустировали уже шестую четверть, но тонкости самогонного искусства до них не доходило. Как им не жестикулировали о полу-градусных отличиях, понять различия после сорока градусов их желудки отказывались.
                         Глазной разрез у них уже не угадывался. Не сумев разобрать каменное изваяние, они решили, что это самая маленькая матрёшка. Тайские головы озаботились мечтой узреть матрёшку – великана.
                         После седьмой четверти разногласия по поводу градусов прекратились. Почитатели матрёшек удивлённо обнаружили, что матрёшки размножились, но тут же возник спор об их количестве. По большинству голосов решили – матрёшки всё-таки три, но в каком ряду – количество мнений строго совпало с количеством тайцев.

                                                 * * *
                         На мониторах траектория полёта заменилась концертной программой группы «АББА», под музыку которой все и затянули: «Вот умру я умру…».
                         Тайцы были знакомы с пентатоникой, но с таким нотным беспределом встретились впервые. Начав подпевать на своём языке и на свой мотив, тайцы замолкли, при встрече с турбулентностью.
                         От страха все снова потянулись к бутылям. Лекарство от страха, тайцев не обошло, но едва нюхнув они исчезли до окончания полёта.
                         По окончании турбулентности объявили об обеде. Несостоявшаяся концертная труппа от радости опять налегла на четверти, и закусили капустой от завтрака. Предложенный обед по причине всеобщего храпа так и не состоялся.
                         Акифия аппетит не беспокоил. Закончив весь «Абсолют», включая и сувенирные малолитражки, он тоже отошёл ко сну.
                        Протиснувшееся сквозь храп объявление о снижении самолёта, всеобщий мёртвый сон не потревожил.
                        Перед самой посадкой рубашка у Никифора надулась и начала стрелять пуговицами. На последней пуговице, через соответствующее отверстие, брюхо самопроизвольно опорожнилось и издавая протяжный звук спустилось как автомобильная камера.
                        Вырвавшийся на свободу вольный дух, предварительно вобравший в себя не лучшие качества алкогольной мировой промышленности, перемешанный с последствиями биохимических реакций, начал по самолёту победоносное шествие.
                        Марфа сознание теряла не успев проснуться. Быть или не быть, думал о наболевшем Никифор, но остановившись на втором, противогаз на неё всё-таки натянул.
                        Носораздирающие компоненты, доплыв до Матвея, вернули к жизни только соску. Скорость чавканья заменять содержимое четверти пузырями не позволяла, и в четверти начал образовываться вакуум.
                      Химическая атака завоёвывала новые территории. Приближающийся смертоносный газ затолкал стюардесс в туалетные комнаты. Встретившая там местная атмосфера показалась им живительным озоном.
                        Задний салон волна накрыла почти одновременно. Агонизирующий коллектив, на последнем дыхании натягивал фаршированные навозом марлевые повязки.
                        Тайцы потянулись аппетитной волне навстречу. Ностальгия по родным запахам кухни, самозащитный инстинкт приглушила. Не учуяв в иноземной комбинации, любимых ароматов жареных тараканов, они вытащили изваяния Будды и начали медитировать. Не у всех Будда оказался всемогущим, и часть медитирующих вскоре рухнула без чувств.
                        Навозные повязки дыхательные органы колхозников спасли, он от едкого запаха захлопнувшиеся намертво глаза, водопады слёз всё же извергали.
                      Напоследок пискнув, окончательно накрылась и вентиляция.
                Противопожарная сигнализация сработа даже за бортом. На сигнализацию откликнулся только автопилот.
                Стюардессы свои позиции держали до последнего вздоха.
                        Герметичная система, рулевому экипажу не помогла. Лётчики, от просочившихся к ним «ароматов», очухались только в больнице. На самолёте, кроме стюардесс, в живых остался только автопилот.
                      Занятые стюардессами туалеты - брались штурмом. Военные действия по освобождению туалетных территорий закончились поражением обоих сторон.
                        Перелет, как объявили в аэропорту, завершился благополучно. Скорость выпрыгивания пассажиров из самолёта, тайская пресса оставила в секрете.
                        Никифор извинительно и глупо улыбался, и в качестве компенсации, пообещал потреблению спиртных напитков в последствии не препятствовать.
                        Благоухающих колхозников венчали орхидеями, но запах цветов не ощущался.
                      Зажмурившиеся таможенники вместе с носами заткнули и уши. На предложение проверить багаж, они дружно спрятались в форменной одежде, и вылезли из неё только за чертой аэропорта. Аэропорт в этот день приём самолётов доверил соседним аэропортам.
(продолжение след)