МАМИНЫ СЛЁЗЫ (Олег Индейкин)- ХОХМОДРОМ

Алексей Березин

В первый раз папашка меня спас, когда мне было около года.
Я возился в своей кровати, и в какой-то момент он услышал, что я захрипел.
Он положил меня животом на одну ладонь, а другой прихлопнул, как комара, и из меня вылетел мамин напёрсток.
Если учесть, что мамина швейная машинка стояла не совсем впритык к моей кровати, получается, что у меня уже тогда были длинные руки.

http://www.hohmodrom.ru/project.php?prid=159895

Меня тоже спас отец, когда я был маленький.

Вспомнилось что-то... Реальное событие из моей жизни...

МАМИНЫ СЛЁЗЫ

Мне три годика было от роду…
Полусонно смотреть было лень,
   почему же так много народу
   собралось в нашем доме в тот день.

Ох, и глупые все мы мальчишки!
До сих пор я молчу, как немой,
   вспоминая, как в детстве штанишки
   промочил у колодца зимой.

Промочил… Велика ли тут драма.
Ремешок только кожаный мня,
   очень грозно сказала мне мама:
«Будешь мокрый – получишь ремня!»...

Мокрый снег на февральских дорожках
   приглашал к беззаботной игре.
Промочил я и ноги в сапожках,
   и штанишки с пальто во дворе.

Мысль во мне поселилась упрямо
   тем холодным и слякотным днём,
   что теперь-то меня, точно, мама
   не простит и отхлещет ремнём.

Мама будет моя, ох, не рада –
   мысль сверлила, на крайность гоня –
   схорониться скорее мне надо,
   не нашла чтобы мама меня.

Ну, беги же – подумал – скорей-ка!...
А снежок уж срывался с небес.
Под верандой, я знал, есть лазейка.
В ту лазейку под пол я залез.

Вот теперь у меня всё в порядке –
   я тогда зябко соображал.
Прислонился к кирпичной я кладке,
   успокоился и… задрожал.

А когда, щёлкнув старой затворкой,
   мама вышла на скользкий порог,
   ледяной я покрылся весь коркой
   и в сапожках не чувствовал ног.

Я в проём видел снежные тучки
   и глаза любопытных синиц,
   и всё думал – что ж мёрзнут так ручки,
   если нету на них рукавиц.

Ну, конечно, я смелый мальчишка,
   коль решил просидеть там три дня,
   и на носике капля-ледышка
   даже чуть забавляла меня.

На веранде оконная рама
   била шибкой*, скрипя и звеня,   (* – оконное стекло)
   а по улицам бегала мама
   и, рыдая, искала меня.

Слышал я завыванье Трезора.
Мама с батей до тёмной поры
   оббежали наш лес и озёра,
   осмотрели колодцы, дворы.

Ледяная хрустела всё кромка.
Мама в поисках сбилась уж с ног
   и кричала и плакала громко
   и звала всё:
                      «Сыно-очек!!... Сыно-оок!!...»

Мне уже в этом «полуподвале»
   начал сниться разбойник-злодей,
   а в проёме сновали… сновали…
   силуэты шумящих людей.

Становилось теплее… теплее…
В дырку глянув, и радуя всех,
   батя крикнул:
                      «Анфиса!! Скорее!!
             Ну, скорее!! Нашёлся Олег!!»...

И глухие далёкие звуки
   вдруг затихли над всей кутерьмой,
   и меня чьи-то сильные руки
   понесли торопливо домой…

Мне три годика было от роду…
Полусонно смотреть было лень,
   почему же так много народу
   собралось в нашем доме в тот день.

Засыпал я счастливый в кроватке,
   плакал батя, ремень хороня,
   и несло сильно водкой от ватки,
   растирали которой меня.

Мама плакала и голосила,
   и в глазах были слёзы и страх
   и по дому меня всё носила
   мама долго на тёплых руках.

И тогда я подумал невольно,
   видя слёзы из маминых глаз –
   пусть лишь мне хоть сто раз будет больно,
   чем мамулечке больно хоть раз.

Забывая, как прятался лихо,
   провалился я в сон и покой
   и к щеке влажной маминой тихо
   прислонился своей я щекой…

(этот случай произошёл в 1962-м году в конце февраля, когда мне было 3,5 года)