Цесаревич жив! (Владимир W2)- ХОХМОДРОМ

Никогда доселе летняя ночь не была свидетельницей больших ужасов. Если, в тот час, поздний прохожий приблизился бы к городу с северной стороны, по трамвайной линии, он остановился бы как вкопанный, потрясённый звуками, от которых кровь стыла в жилах.
Это кричал ваш покорный слуга.
Я орал от восторга разглядывая своё отражение в трюмо.
Сразу с трёх зеркал в мир смотрел лихой матрос анархист-индивидуалист подчистую списанный на берег за лунатизм и постоянное открывание кингстонов. Отсутствие пулемётных лент с лихвой компенсировалось зверским выражением лица. На бескозырке — грязным золотом «ШТАНДАРТЪ».
Орден Красного Знамени я живо перекрутил с пиджака на подкладку чёрного бушлата, что не ускользнуло от пытливого глаза Полонской. При виде редкого знака доблести артистка не выразила ни признаков удивления, ни испуга, вообще ничего, что само по себе было подозрительно.
Уже давно прибежал Казимир — человек-комета с праздничным продуктовым набором, уже тонко нарезали в тарелочки чайную колбасу и хлопнули пробкой в потолок, а я всё ещё нет-нет, да и бросал взгляд в трюмо.
Только г-жа Полонская открыла напомаженный рот, чтобы произнести на правах хозяйки очередной тост, как дверь с треском распахнулась, и на пороге появился невероятный клоун из Красного театра, в плаще до пяток, с малиновыми нарисованными щеками, с соломенной шляпой в руках, дурак — дураком.
— Ах, ах, — закудахтала Полонская при виде неожиданного визитёра, — Граф, разрешите представить лауреата конкурса артистов оригинального жанра и лауреата... Прилип, идите же ближе, я вас представлю его сиятельству...
Развязной походкой, (вероятно клоун предполагал, что именно так принято передвигаться в светском обществе), он приблизился к столу и, неожиданно для всех поцеловал «графу» руку. Довольный таким знакомством, я потрепал лауреата по холке и, указав на место подле Артюшкина, предложил:
— Присаживайтесь, без церемоний. Выпейте портвейна с газировкой. Настоятельно рекомендую.
Прилип пробормотал что-то типа: «премного благодарен» и усевшись между хозяевами составил себе коктейль из водки коньяка и уксуса.
— Смерть маркитантки, — сказал клоун и лихо выпил с ладони.
— Вы, Ваше Высочество, не обращайте на него внимание, будьте снисходительны, — улыбнулся Артюшкин. — Наш товарищ воспитывался в среде плебеев. Благородных манер ему не привили, но чувство собственного достоинства он в себе воспитал сам, поскольку кровь имеет голубую. Да-с. Бабушка его, урождённая Орлова, и... скушайте килечку, вот эту глазастую...
— Килька? Фу! У нас, в Париже, вот таких вот лягушек ловят, — сказал я и показал руками каких. Рук не хватило.
Внутренне я уже свыкся с вельможной ролью. Ну и алкоголь на голодный желудок сделал своё дело. Теперь мне хотелось не простого целования дланей, а нечто большего. Душа икала сатисфакций за потрясения последних дней.
— Он действительно граф? — тихо спросил клоун у модельера, подозрительно разглядывая мою корявую фигуру в бескозырке.
— Самый натуральный, — подтвердил Артюшкин. — Уж больно нахален. Сразу чувствуется — порода!
— Ваше благородие? Гражданин граф? — осмелел Прилип, — Разрешите полюбопытствовать, как, Вы, относитесь к внешней политике нашей молодой советской республики в свете последних демократических преобразований?
— Трансцендентально! — заявил я.
— Вот как? — обрадовался Прилип и налил себе ещё. — Но у ваших предков были же имения, счета в банках? Нет желания вернуть хотя бы часть национализированного состояния? Так сказать, после экспроприации экспроприированного?
— Какого состояния? Что за банки?
— Ну, хотя бы деньги?
— У меня есть деньги! Вот! — я полез под матроску. — Двадцать пять гульденов! Всех куплю и продам! Я сегодня был в театре. Там директор — мерзавец, быдло... щёки красит. И ваша физиономия кажется мне подозрительно знакомой. Где-то я уже это видел?..
— Ну, не такое уже и быдло... — неуверенно возразил Прилип, — Сегодня новое сценическое искусство шагнуло далеко вперёд семимильными шагами, в то время, когда на буржуазном Западе театр практически загнивает. Слабые ростки самодеятельности атрофируются ещё в зачатке, когда у нас инициатива с мест поддерживается на государственном уровне.
Выдав всё это клоун влил в себя «Смерть маркитантки» и вкусно захрустел огурчиком.
— Чего, Вы, Прилип, к молодому человеку со своей внешней политикой цепляетесь, с самодеятельностью лезете своей? — вмешалась в разговор Полонская, — Если не умеете поддержать светскую беседу, так и не лезли бы уже в интеллигентный разговор, как мудила тряпочная. Распахнёт свою хлеборезку и метёт трахомудень всякую... Ежели, милый друг, ничего в изящном не смыслете — не лезьте в высококультурный разговор, залуёбздик вы крашенный!
— Ты, брат, в самом деле, того... — поддержал сожительницу Артюшкин, — Может Его Светлости противно на эти темы рассуждать. Ты не конкретизируй, не заостряй момент. Ты спроси на отвлечённую тему... про погоду, что ли, про живопись, на худой конец.
— А кто заостряет-то? — обиделся клоун набивая рот килькой. — Кто конкретизирует? Я, все-таки, артист, а не мальчишка на комильфотные роли! Мне сам Мейерхольд говорит, ты, говорит, прирождённый биомеханик, а не...
Лауреат повертел над головой вилкой, как бы демонстрируя что он не «какой-нибудь», но мысль свою закончил довольно странно:
— Царевич Алексей! — сказал клоун и сам удивился собственной проницательности. — А я то всё думаю, кого же мне напоминает эта бескозырка?!
— Ах! — всплеснула руками Полонская да так, что в локтях у неё хрустнуло, — Граф?! Вы? Нет, не может быть! Я так и знала, я чувствовала... сын достойных родителей. Ты помнишь, Казимир, я сказала тебе, сегодня что-то стрясётся? И вот — стряслось! Цесаревич жив!
— Мать моя... — только и сказал Артюшкин.
Я окинул собрание мерклым глазом и не стал разочаровывать компанию. Жаль огорчать таких милых людей.
— Раскусили все-таки... Что же это такое? — удивился я притворно, —В кого не переоденусь, все равно узнают, прохиндосы... Намедни вырядился, не поверите, финансовым инспектором! Пришёл в шашлычную, заказал с приятелями того-сего, пятого-десятого... Хозяин, плут этакий, хотел было денег с меня спросить, уже и пасть свою раскрыл и, прямо, — бац на колени! Узнал в последний момент, собачье семя, чёртово колено. Говорит, простите великодушно вашест-во, не признал-с сдуру Ясную Личность, не извольте казнить, извольте миловать! Ладно, говорю ему, дурак, иди в сортир и сам себе морду набей, чтобы в другой раз неповадно было. А морда у него, господа, — бубен. В такую бить — одно удовольствие. Орясина.*
—————————————————————————————————
* Вот тут, в этом самом месте, со своими возмутительными советами влез в мой роман премудрый Карл Лихтербетович.
— Какой ещё цесаревич Алексей? Чего вы, Володя, гоните? На кого вы намекаете? Чего вы тут политику шьёте?! Это же на всю пятьдесят восьмую статью!
— Не брызгайте на меня слюнями! — сказал я агенту. — Лучше пожуйте чаю, от вас несёт после вчерашнего...
— Нет, вы не увиливайте, не скользите мимо! Я вас что просил писать? Я вас просил для детей...
(В защиту Карла Лихтербетовича стоит сказать, что над рукописью я работал в период сложной международной обстановки, когда наши мудрые руководители разоблачили в недрах партии очередную партию уклонистов, чем поставили Антанту в совершенно дурацкое положение.)
— А я для кого? И, потом, с чего вы взяли, что это детская книжка?
— Вы эти популистские тенденции оставьте! Я знаю куда вы ведёте, на чью мельницу льёте. Сначала цесаревич, потом безумный Урицкий, и пошло поехало...
— А чем вам не нравиться Урицкий?
— Он? Он мне нравиться всем! Честнейший, благороднейшей человечище с холодными конечностями! Тем более, что его портреты до сих пор украшают стены некоторых кабинетов. — тут Карл как-то странно сгорбился и зашипел в моё ухо, — Вычеркни ты этого Алексея, я тебя умоляю! Сделай такую милость! Ведь пропадём ни за грош...
— Нет, не могу! При всём уважении... рука не поднимается.
— Ладно, — неожиданно смерился Карл, — Тогда разверни сюжет и не абстрагируй, пусть это будет не настоящий Алексей. Пусть будет сказочный.
— Он и так не настоящий!
— Всё равно разверни... мало ли что... ты ещё молодой и не знаешь как в жизни бывает, — тяжело вздохнул Карл, — Сегодня не настоящий, а завтра в двадцать четыре часа, и супчик из ботвы.
— Ладно, чего уж там, разверну, — обнадёжил я литературного агента, — мне не жалко.
И я развернул...
(Прим. авт.)
— А знаете, что я сейчас сделаю? — воскликнула Полонская. — Я сейчас совершу какой нибудь необдуманный поступок, от избытка чувств! Выкину что нибудь безумное!
— А я, я сейчас, я сейчас, только на одну минуточку, — сказал клоун и как был с вилкой в руке, с наколотым на неё солёным огурчиком, так и выскочил за порог.
— Куда это он? — удивился Артюшкин. — Пришёл без приглашения и бежал как ненормальный. Впрочем, чёрт с ним. Вы, Ваш-ство, вот что мне скажите, как нам вообще... во вселенском масштабе, стало быть, конкретно? А то, в газетах пишут всякую дрянь, сплошную мистификация, читать противно. То у них Стаханов, то Паша Ангелина, то Папанин на льдине уплыл, а чтобы вот так, доступно пониманию, разве от них дождёшься?
Я отечески погладил модельера по голове и, глядя прямо в его водянистые глаза, сказал доверительно:
— У нас, один раз, тоже случай был. Служил в нашем Лейб-гвардии полку прапорщик по фамилии Дуля. Тоже, кстати, из дворян. «Д» приставка, а «Уля» фамилия. Родом из Госконии. Так вот, этот Д’Уля однажды так сильно проголодался, что прямо в столовой стал жадно кушать, и нечаянно откусил себе палец.
— Ах! Какой ужас! — взвизгнула Полонская.
Довольный произведённым эффектом я потрогал даму за грудь.
Артюшкин тактично отвернулся в сторону, как бы не замечая претензий на свою собственность, а сама Полонская притворилась глупенькой.
— Господа? Может быть ещё кто хочет килек или огурцов? — закудахтала она хватаясь одновременно за все тарелки, — Граф, Вы же совсем не пробовали килек! Скушайте, умоляю Вас!
— К чёрту кильки! — заявил я и призывно потряс брезентовым кошельком, — Поехали в ресторан румын слушать!
— Я знаю одно местечко на станции «Дачная», там этих румын — видимо-невидимо! — крикнула Полонская и захлопала в ладоши. — Казимир, быстро поймай нам таксомотор, мы с Его Высочеством поедем гулять среди берёз.
— Мамочка, к чему так безумствовать? — попытался образумить сожительницу трезвый Артюшкин, — Мой свитер для загородных прогулок принесут из чистки только утром.
Руками он делал всякие жесты, которые можно было истолковать как: «Ты что, дура, совсем с ума спятила?»
— А кто тебе сказал, что ты поедешь с нами? — не то удивилась, не то оскорбилась Полонская, — Сегодня переночуешь в дворницкой.
— То есть, как... Почему в дворницкой? Что за новости?
— А вдруг, мы передумаем и вернёмся назад? Что ж, прикажешь принцу Нирыбину-Нимясову отдыхать с тобой в одной постели? Ха! Оригинально! Спать с тобой в одном помещении удовольствие экзотическое. Уж ты поверь мне, Артюшкин!
А в это время, мерзкий клоун уже размахивал вилкой в местном отделении милиции.
— Что же вы вошкаетесь!? — орал он на дежурного, — Давайте живо опергруппу с овчарками! Он же опять улизнёт, как в восемнадцатом году!
— Во первых — не орать мне здесь! — отвечал ему дежурный по отделению капитан Закатало, — Во вторых — от нас ещё ни кто не уходил!
Капитан был занят сложнейшим техническим процессом. Он размешивал в жестяной кружке смесь чайной заварки «купец» пополам с водкой. Закатало добавил в коктейль ложку сахара, бросит туда же лавровый лист и поставил всё это на примус. По отделению разнёсся чудовищный дух. Описать на бумаге настоящее амбре невозможно. Так пахнет загубленная жизнь советского милиционера.
Унюхав сей букет угомонилось всё живое в отделении. Хулиганы забились поглубже на нары, а девочки в «обезьяннике» перестали смеяться над гражданкой с заявлением «на изнасилование».
Капитан не стал доводить содержимое стакана до кипения. Он влил в себя реактив, всё до последней капли, откусил от головки чеснока... И кончено!
В его глазах заиграла зарница. Минуту капитан стоял как бронзовый, затем дыхнул на клоуна огнём и пламенем:
— Ненавижу!
Прилипу показалось, что Мир провалился в тартарары.
Кого конкретно ненавидит, Закатало не уточнил, но вытащил из кобуры наган, швырнул его в сейф, и добавил многозначительно:
— Я его так замордую! — при этом волосы на его кулаках зашевелились как на шкуре гиены.
Клоун весь как-то обмяк, раскис и, ощутив всю свою ничтожность перед героем-капитаном, переменил тон.
— Пожалуй, я немного погорячился с овчарками, прошу извинить меня за дерзкое поведение. Даже не знаю, что на меня нашло? Всегда так, наговорю лишнее, а потом глубоко раскаиваюсь. Нервишки пошаливают, подлые. Может мне завтра прийти... или потом... когда вам будет удобно?
— Гражданин! Держите себя в рамках! Где этот принц Алексей, мать его — перемать! Парамошечкин? Пара-мо-шеч-кин!
Из недр отделения возник курсант Парамошечкин с трёхлинейкой. Из винтовочного дула торчала ветка сирени. Вид курсант имел заспанный. Вся правая половина его физиономии была изуродована ночными шрамами от подушки, а из уха торчали перья.
— Чего опять?
— Вперёд!!! — крикнул капитан и, размахивая жестяной кружкой, бросился к выходу увлекая за собой клоуна и, (для кучности), проституток из «обезьянника». С визгом, с гиканьем вся кавалькада понеслась по тихой липовой аллее.
Местные беспризорники, только-только притулившиеся на ночлег, падали со скамеек и в панике прятались кто куда. Среди бродяг суетился и наш добрый знакомый, литературный агент Карл Лихтербетович. Он, по своему обыкновению, принимая воздушные ванны, дербалызнул лишнего и расслабился. Что называется, — потерял ориентацию в пространстве и времени. На дворе уже была ночь, а ему всё мерещился прогулочный катер и брызги волн печальных. С перепугу Карл вообразил будто его собираются топить и забрался в «трюм» мусорный ящик, где и просидел до утра. Прямо не человек, а Тузик. Даже неловко за него.
В авангарде прецессии скакал неутомимый клоун, он показывал правильное направление огурцом на вилке. За ним, в беспорядке бежали девочки. Потрясая грудями, весь дамский коллектив дружно отбивал каблуками ирландскую джигу. Замыкал процессию лихой капитан. Закатало охаживал отстающих дам жестяной кружкой и подбадривал сапогами.
— Я вам покажу маникюр с ондюлясионом! — кричал он время от времени.
То там, то сям мелькала ветка сирени. Это мельтешил недовольный Парамошечкин. Курсант не знал куда его гонят, но предчувствуя нехорошее целился из винтовки во всех подряд, чем наводил на девочек ужас.
На перекрёстке их обогнал трамвай.
— Нас водила молодость в сабельный поход! — взвизгнула вагоновожатая при обгоне. — Нас бросала молодость на Кронштадтский лёд! Не бегать мне по путям! Всех оштрафую!
С задней площадки трамвая свесился гражданин без видимых признаков жизни. Оно и немудрено, из под правой лопатки гражданина торчала рукоятка кривого испанского ножа. Бешено звеня и громыхая остатками стёкол трамвай проследовал... только ангел тьмы знает куда его понесло.
Погоня!
Пусть бестолковая, но зато, как забирает! Все несутся очертя голову неизвестно куда. Суть не важна, главное — чтобы дух захватывало. Вот так, галопом, налетели, похватали всё что под руку попадётся и обратно. Динамика! Не из области физики, а прямо с городских улиц. Проститутки на каблуках — по трамвайной брусчатке, а за ними лихой капитан с кружкой в руках. И куда бегут? Никому не известно.
— Вот этот дом! — внезапно остановился бдительный клоун. — Здесь, за этой дверью!
Отважный капитан с ходу вломился в помещение.
— А-а-а-а-а!!! Мандавошки семисекельные! Не ждали?! — воскликнул он победно. — А ну, все рылом в пол!
Ни артистки Полонской ни её Казимира, ни цесаревича Алексея в квартире не оказалось.
— Вот на этом самом кресле сидел самозванец, — заорал Прилип как ненормальный, — Пощупайте же, оно ещё тёплое! Ну, что же вы стоите! Они не могли далеко уйти...
Капитан лично вскрыл диван, выломал дверцы шкафа, и принялся за буфет. Парамошечкин, тем временем, порол трёхгранным штыком подушки.
— Чего расселся?! — неожиданно зло крикнул капитан, рассыпая по полу пшено из буфета, — Работать надо!
— Я? — удивился клоун.
— Не задавать дурацких вопросов!!!
После таких слов Прилип мобилизовался до крайности. Для начала он передавил все бокалы на столе, а потом принялся за посуду.
— Может быть важна всякая всячина! — кричал капитан выдёргивая из кресла пружины, — Мы имеем дело с идеологической диверсией! Парамошечкин?! Проверь на кухне.*
—————————————————————————————————
* Капитана Закатало перевели в Москву из Алма-Аты. Там его очень хвалили за то что при обыске не поленился переворошить 2 тонны навоза, 6 кубов дров, 2 воза сена, очистил от снега приусадебный участок, залез в собачью будку, курятник, скворечник, распотрошил матрасы, при личном обыске сорвал с подозреваемых пластырные наклейки и даже рвал металлические зубы, чтобы найти в них микродокументы; и ещё раз потом пришёл в то же место, — и снова сделал обыск. Наново вскрыл пол, перекопал погреб, вспорол мешки с крупами, выставил оконные рамы, выломал дверные коробки и растворил в воде весь кусковой сахар.
— Добренький капитан Закатало? — спросили проститутки, — Отпустите нас, а? Добренький капитан? Дома малые дети некормленые, мужья волнуются, матери все морги обзвонили...
— Молчать! Знаю я вас! Чуть отвернёшься — уже весь в засосах! Идите по соседям, собирайте кто чего слышал подозрительного. Выполняйте!
Парамошечкин повис на люстре «ампир» и упёрся сапогами в потолок.
— Нет, — сказал многоопытный капитан, — так ты её не сорвёшь. Дом купеческий, крюк армированный. Тут надо всем вместе. А ну-ка, как там тебя? Мордатый? Брось посуду колотить, подсоби!
Втроём они вцепились в бронзовые рога под потолком и на счёт «три» вылетели через окно на чёрную мостовую.
— Я вижу, что обыск по горячим следам результатов не дал, — недовольно резюмировал Закатало стряхивая с себя капли крови и стекла. — Что ж, придётся вызывать экспертов
(отрывок из Ордена)